Экуменическая Католическая Церковь Христа

Ульфила: неутомимый проповедник апостольской веры

Подробности

Опубликовано 27.08.2015 17:17

Просмотров: 1739

Около 310 года, незадолго до того, когда Константин превратил христианскую веру в мощное орудие имперской политики, родился один из самых выдающихся проповедников, которому суждено было обратить в христианство восточногерманский народ готов, считавшийся одним из злейших врагов Империи. Его имя Ульфила, означавшее буквально «волчонок», вырос в семье, которая, снявшись с места, отправилась в странствия в поисках как более тёплого климата, так и более мирного существования, немыслимого в условиях постоянных междоусобиц готских вождей, из-за которых граница между двумя половинами Римской Империи надолго превратилась в очаг постоянно тлеющего конфликта. Таким образом, мигранты достигли юго-востока Империи, осев в Каппадокии. Это обусловило то, что Ульфила, который вырос в греко-римском культурном окружении, смог получить классическое римское образование, но при этом не утратил готских корней и готского самосознания.

Судя по всему, его родители обратились к христианству тогда, когда будущий проповедник был ещё ребёнком. По всей вероятности, уже в ранние годы у него пробудились серьёзные и глубокие религиозные искания, поскольку, как известно, он был рукоположен в пресвитеры будучи весьма молодым. Судя по всему, уже в раннем возрасте он был вовлечён в богословские споры между сторонниками и противниками догмата о Троице. Эти споры разделили и готский народ. В частности, среди тех, кто оставил подписи под деяниями Никейского собора, был Феофил, епископ Готии, под которой подразумевались довольно обширные территории за Дунаем, которые уже стали ассоциироваться с местами компактного расселения готов (по другой версии, под «Готией» Феофила подразумевался Крым). Трудно сказать, когда точно Ульфила начал ассоциировать себя с теми, кого ныне принято называть «арианами». Скорее это было связано с тем, что так называемое «арианство» связывалось в сознании многих христиан с Лукианом Антиохийским и другими авторитетными учителями Церкви (среди которых было много и мучеников) и из среды которых вышел и сам Арий. В 340 г., когда Ульфиле было около 30 лет, он был рукоположен в епископы на соборе, где председательствовал Евсевий Никомедийский. Задача новорукоположенного епископа заключалась в окормлении задунайских готов, живших на территории бывшей римской провинции Дакии, которая к тому времени была уже оставлена римлянами. Пример Евсевия Никомедийского, одного из самых влиятельных духовных лиц Константинополя того времени, действовал на Ульфилу весьма воодушевляюще. Глубокая и осознанная вера, зародившаяся в его сознании ещё в молодые годы, сподвигла готского епископа на миссионерский труд поистине глобального масштаба, плодами которого было обращение к христианству готов – как визиготов (тервингов), так и остроготов (грейтунгов), которые играли решающую роль не только на приграничных территориях Придунавья и Балкан, но и в самой Империи, поскольку варваризация (в частности – германизация) императорской армии к тому времени достигла весьма значительной степени. Во время гонений на готов-христиан, учинённых конунгом-язычником Атанарихом, Ульфила удалился на короткое время в Рим, но после Миланского собора 355 г., который утвердил омийскую форму субординационизма в качестве ортодоксальной нормы, он был снова послан с миссией к готам. Можно сказать, эта миссионерская поездка Ульфилы была самой успешной, поскольку плодом её было множество тысяч новообращённых, большинство из которых обосновалось в районе города Никополя на территории римской Мезии. Будучи расселенными в этих областях, готы-христиане, с одной стороны, были удалены от политических интриг, с другой же стороны, вдали от контактов со своими воинственными соседями, постепенно и сами теряли интерес к войнам, открыв свои сердца Евангелию и перенимая многие обычаи соседнего романизованного населения.

Проповедническое рвение Ульфилы, его непоколебимое упование на Бога, а также его необыкновенные способности к языкам (с малых лет он одинаково свободно владел готским, латинским и греческим языками) сподвигло его на перевод Священного Писания на готский язык, который до того времени был почти бесписьменными (имеющаяся у готов руническая письменность была малопригодна для фиксации пространных текстов). Основой для изобретённой готской азбуки стал греческий майюскульный шрифт. Для передачи некоторых звуков, отсутствовавших в греческом языке, Ульфила адаптировал несколько рунических знаков, стилизовав их под греческое майюскульное письмо. Процесс перевода Библии затянулся на многие годы. Изначально это были переводы отрывков из Писания, читавшихся за литургией. Таким образом, год за годом, были переведены Евангелия, Деяния апостолов, апостольские послания, Псалтирь и ряд ветхозаветных книг, тексты которых использовались при формировании различных служб, относящихся к годовому литургическому кругу. Но затем возникла нужда и в самостоятельном кодексе, который не был бы зависим от литургических нужд. Для этого Ульфилой и его учениками были использован как перевод Септуагинты, так и знаменитые Гекзаплы Оригена. В результате этого кропотливого труда была переведена вся Библия за исключением книг Царей. Готские переводчики сознательно не стали включать эти книги, изобиловавшие описаниями различных войн, в канон готского перевода Библии, опасаясь, что склонные к междоусобицам готские вожди начнут оправдывать свои войны ссылками на авторитет Писания. Однако, по версии некоторых специалистов по готскому языку, перевод книг Царей был всё-таки выполнен уже после смерти Ульфилы и добавлен в более поздние кодексы. Ульфила скончался спустя немного лет после окончания своего многолетнего и эпохального труда. Успех этого предприятия был столь велик, что готские переводы Библии в различых редакциях и модификациях изучались и копировались в Остроготской Италии, в Визиготской Испании и даже за пределами готского мира, в частности, во Франкской Галлии. Существуют свидетельства, что готский текст Писания был знаком интеллектуалам Каролингского Возрождения, то есть уже тогда, когда уже не было тех людей, для которых готский язык был бы родным. Возможно, именно это влияние (в том числе и опосредованное) готского перевода Библии на складывающееся духовное самосознание германских народов, а также и безукоризненная репутация самого Ульфилы, этого подвижника, интеллектуала и миротворца, беззаветно служившего своей пастве, позволило включить имя Ульфилы в лютеранский месяцеслов. Отсюда известен и день его памяти – 26 августа по гриогрианскому календарю.

Другое несомненное наследие Ульфилы – это его ученики. К их числу относится Авксентий из Доростора, который занимал епископскую кафедру Медиолана (Милана) до избрания Амвросия Медиоланского. Именно Авксентий составил дошедшее до нас во фрагментах жизнеописание Ульфилы, где, в частности, изложены принципы его вероучения в форме своеобразного символа веры: «Я, Вульфила, епископ и исповедник (confessor), всегда веровал так и в такой единственной и истинной вере отхожу к Господу моему: верую во единого Бога Отца, единственного нерожденного и невидимого (solum ingenitum et invisivilem), и в единородного Сына Его, Господа и Бога нашего, устроителя и создателя всего творения, не имеющего подобного Себе, ибо един для всех Бог Отец, Который и Бога нашего Бог (ideo unus est omnium Deus Pater, qui et Dei nostri est Deus), и во единого Духа Святого, силу просвещающую и освящающую (virtutem inluminantem et sanctificantem), ибо говорит Христос после Воскресения апостолам Своим: «И я пошлю обетование Отца Моего на вас; вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (quoadusque induamini virtutem ab alto)» (Лк 24. 49), и далее: «Примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой» (Деян 1. 8). Верую, что не Бог и не Господь, но верный служитель Христов, не равный, но подчиненный и повинующийся во всем Сыну, а Сын подчинен и повинуется во всем Своему Отцу» (Auxentii Ep. 24). Именно этот Ульфилианский символ веры выражал собой ясность и чистоту евангельской веры и показывал, как можно «царским путём» пройти через крайности тринитаризма (когда Сын понимается как Бог-Сын, «второе лицо Троицы») и слишком уж однобокого унитаризма, когда Христос воспринимается всего лишь как простой человек (в этом отношении предшественником подобных взглядов было учение Евномия, учившего о радикальном неподобии Сына Отцу). Центральным моментом в ульфилианской христологии была Иорданская мистерия, где на Иисусе как обетованном Мессии и предызбранном прежде начала творения Сыне Божием была явлена сила, могущество и любовь Отца (что на самом деле было бы фикцией или фарсом, если бы Сын Божий был бы равен Отцу изначально). И именно этот момент Священной Истории стал залогом для усыновления Отцу во Христе всех тех, кто истинно уверовал в Отца через посланного им Сына, кто получил второе рождение (точнее – перерождение) в Таинстве Крещения и находится в единении с Отцом через таинство Тела и Крови Его возлюбленного Сына. Поэтому становится понятным, почему Бог Отец назван «Богом нашего Бога», т.е. Христа. Христос является Богом, но не в собственном смысле, а в такой степени, в какой Своё Божественное достоинство явил в Нём Сам Отец, Который является Богом всего и всех, в том числе и Христа, ибо только Отец является Богом в подлинном смысле этого слова. В этом отношении можно сказать, что элементы ульфилианской христологии впоследствии проявились (осознанно или нет – это уже другой вопрос) в более позднем испанском адопционизме, представленном в учении епископа Элипанда Толедского.

Ульфила стал известен как «готский Моисей», и эта аналогия весьма неслучайна. Подобно библейскому Моисею, который вывел израильтян из египетского рабства, Ульфила вывел готов из рабства кровавых языческих культов и междоусобных войн, не только приобщая их к благодати Церкви, но и прививая им начатки письменной культуры и, как следствие – основы греко-римского всеохватывающего воспитания («пайдейи»), само наличие которых, по представлениям самих древних греков, отличало цивилизованного человека как носителя полисной культуры от «варвара». Поэтому можно сказать, что именно заслуга Ульфилы заключалась в том, что многие христианские писатели вроде Сальвиана Марсельского, считая готов-христиан «по инерции» варварами, всё-таки не могли не восхищаться их исключительной религиозностью, честностью и самопожертвованием. Семя веры, заложенное проповедью Ульфилы, привело к тому, что визиготы, ещё на долгое время остававшиеся в представлении большинства римлян кровожадными вояками, тем не менее, хотя и по-прежнему питали слабость к грабежам и разрушительным набегам, но с большим трепетом относились к церквам и к предметам религиозного культа, на что обращал внимание, в частности, Святой Августин, отмечая, что варварами-христианами движет уже не прежнее буйство языческой плоти, но уважение к имени Христову: «Разве враждебными имени Христову оказываются не именно те римляне, которых варвары пощадили ради Христа? Об этом свидетельствуют места мучеников и базилики апостолов, которые во время опустошения Рима уберегли в себе и своих, и чужих. До их порога свирепствовал кровожадный неприятель; там останавливалась ярость убийцы; туда сострадательные враги приводили тех, кого щадили вне этих мест, чтобы не набросились на них другие, которые подобного сострадания не имели. Даже у тех из них, которые убивали и свирепствовали по обычаю врагов в других местах, и у тех, после того как приходили они туда, где запрещено было то, что в других местах по праву войны дозволялось, вся свирепость укрощалась и пропадала жадность к военной добыче. Таким-то образом уцелели многие, унижающие теперь времена христианские и обвиняющие Христа за все те бедствия, которые испытал их град, а те блага жизни, что даны были им в честь Христа, приписывают не нашему Христу, а своему фатуму» (Августин, О граде Божием, I.1). Далее Августин поясняет свою мысль, давая своим оппонентам-язычникам понять, что прежние варвары, от нашествия которых содрогалась Империя от Марка Аврелия до Деция, и нынешние варвары-христиане – далеко не одно и то же, пусть даже образ последних пока ещё далёк от идеала евангельской кротости, и обычай войны следует отличать от действия Евангельского Слова, к которому оказались открыты даже варварские сердца: «Итак, все эти опустошения, убийства, грабежи, пожары, страдания, совершившиеся во время последнего римского поражения, – все это породил обычай войны. А то, что совершилось по новому обычаю: что варварская необузданность оказалась кроткой непривычным для войны образом; что в качестве убежища народу, который должен был получить пощаду, были выбраны и указаны обширнейшие базилики, где никого не убивали, откуда никого не брали в плен, куда сострадательные враги приводили многих для освобождения, откуда не уводили в плен никого даже самые жестокие из них, – все это следует приписать имени Христа; все это следует приписать времени христианскому. Кто этого не видит, тот слеп. Кто же видит, но не хвалит, тот неблагодарен. А кто возражает хвалящему, тот безумен. Человек благоразумный ни в коем случае не станет объяснять этого варварством врагов» (Там же, I.7)

Ученик Августина, историк Павел Орозий, рассказывает, что Аларих приказывал своим солдатам соблюдать умеренность в собственных действиях, не совершать бессмысленных убийств и уважать священные стены храмов, равно как и тех людей, которые нашли прибежище в этих священных стенах. Таким образом во время нашествия Алариха спаслись не только христиане, но и многие язычники, нашедшие убежище в церквях.

Но даже спустя много веков, когда о готских набегах на Рим (как и о самих готах) остались одни воспоминания, готские рукописи Библии неоднократно становились предметом кропотливого изучения и заботливого копирования, что положило начало своего рода посмертному инобытию готской книжной культуры, а также подтвердило бессмертие самого подвига Ульфилы, святость которого для истинной Церкви всегда была несомненна.

Иван Копылов

специально для old-christian.ru

• < Назад
• Вперёд >